Вечерние сумерки плотной пеленой укутывали город, а теплый майский ветер порывами развеивал копну темных волос, которые Сибилл даже не силилась поправить все то время, что она провела у склепа своей семьи.
Некогда белоснежное строение ныне потемнело от дождя, ветра и простой грязи и спустя десять лет заметно просело, напоминая, что даже память так сильно и так горячо любимых людей не вечна и их бессмертие было и остается делом самых близки - Виндзоры были живы, пока о них помнили. И если за брата девушка поручиться отныне не могла, до за себя ручалась, потому что посвящала своей давно почившей семье несколько дней в месяц до отъезда в Великобританию и два дня в неделю с момента своего возвращения. Девушка все никак не могла отделаться от мысли, что она предала родных и поступила неверно, когда уехала. Ей надлежало быть с ними. Ей надлежало быть с Эдмундом, присматривать за ним и не дать пойти по стопам отца. Но она не справилась. И теперь в этом ей было поздно каяться, потому что вернувшись в Даллас, здесь Виндзор чувствовала себя абсолютно чужой и не способной управлять хоть какими-то событиями и явлениями. Она все упустила. В империи ее брата, ей было отведено место бесценной красивой куклы в застекленном шкафу и покуда эта роль Сибилл не устраивала, свое место здесь она найти не могла, сколько ни билась. Да и не проявляла девушка должного усердия, потому что руки ее опустились тотчас же, как только Виндзор поняла насколько глубоко увяз Эдмунд в топком болоте дел их давно почившего отца. Эта мысль не давала ей покоя. И эта же мысль заставляла ее раз от раза возвращаться ко мнению, что ей здесь делать нечего. Она не хотела повторять ошибок своей матери. Она не хотела стать свидетелем и жертвой бессмысленной и глупой гибели брата и всего, что он построил. Она не хотела в этом участвовать и она захлебывалась горькими слезами, шепотом, утопающим в шелесте только-только просыпающейся на деревьях листы, повествуя об этом тем, кто ее никогда уже не услышит, не одобрит и не направит.
Это повторялось еженедельно. Иногда до пары раз в неделю. Маршрут был одним и тем же. В обед Сибилл выезжала с виллы, предупреждая охрану, что едет по работе. На деле уже спустя тридцать минут водитель останавливался у места, где некогда располагалась вилла Виндзоров, а теперь росла трава по пояс и пять деревьев - ясень, береза, тополь, дуб и кипарис. Их Сибилл высадила сама, поранив тот день до крови руки, а затем весь вечер объясняя брату, что ее никто не обижал. По настоянию девушки на этом же месте была выстроена высокая беседка из белого мрамора с мемориальной табличкой. Земля эта и по сей день принадлежала Виндзорам и отчего-то Сибилл хотелось, чтобы даже те, кто позабыли о трагедии давно минувших дней, вспоминали о ней, каждый раз когда у них возникал вопрос: почему такое великолепное место у реки пустовало долгие-долгие годы.
Здесь девушка сидела достаточно долго, что в безупречной точности восстановить сначала убранство виллы, а затем и саму ночь трагедии во всех ее подробностях. Порой это занимало часы и Сибилл могла опомниться только если за ней приходил телохранитель, напоминая, что нужно хотя бы выпить горячего чая, чтобы окончательно не замерзнуть до наступления сумерек.
Удивительно, но ее понимали. Ее водитель и охрана не считали сестру Виндзора безумной, не дергали ее и не пытались наставить на путь истинный. Они делали то, что должны были делать: охраняли ее все то время, что Сибилл проводила в одиночестве и уединении. Порой охраняли даже от самой себя, когда у Виндзор от холода начинали трястись руки, а губы синели. Девушка была благодарна. И за это она никогда не доставляла своей нынешней команде надсмотрщиков лишних проблем.
После виллы они всегда ехали на кладбище, по пути заезжая в один и тот же цветочный магазин. Здесь Сибилл скупала все розы и все герберы, которые были и не жалела денег. Она помнила, как пожилой продавец лавки дал ей безумно красивый букет, когда она впервые сбежала из дома и вопреки запрету брата побежала на кладбище к родным, даже не зная еще, где именно они похоронены. Денег у нее не хватало даже на пару роз, потому что все средства она потратила на такси. Но продавец узнал лицо девчонки, примелькавшейся в новостях в те страшные дни и отдал ей букет бесплатно. Теперь он был почти слеп и ту напуганную девчонку не помнил. Но Сибилл продолжала покупать цветы только у него, оставляя средств гораздо больше нужного.
Склеп Виндзоров всегда был ухожен. Девушка собственными руками подметала ступени, убирала грязь и листья, забившиеся в буквы имен ее семьи, а что не могла сделать самостоятельно, то оплачивала работникам кладбища. Через пару дней здесь должны были заменить ограду и выбелить стены, а так же укрепить фундамент и ступени, ведущие к двери склепа. Последнее Сибилл уговаривали не делать: работа была трудоемкой и дорогой, а в склепе все равно не планировали хоронить никого более по мнению местного персонала. Девушка молчала о том, что однажды здесь похоронят ее и ее брата. Такие мрачные мысли были ни к чему. Или по меньшей мере им не должно было быть озвученными. Она просто попросила выполнить просьбу и оплатила работу, ничего не объясняя. А затем несколько часов до самой глубокой темноты в слезах проводила у склепа, разговаривая с мертвыми как с живыми. Только здесь она находила утешение и только здесь чувствовала себя нужной, любимой и родной.
Впрочем же, в этом городе когда-то было и другое место, в котором Сибилл находила утешение. Место, которое было домом всей их семье. И место, которое было погребено пожаром как и все прошлое Виндзоров вместе с человеком, который был частью этой семьи.
Отца Брэндона девушка хорошо помнила, потому что знала его с детства и любила всем сердцем, как любила всех членов своей семьи. И его внезапное исчезновение было сравнимо для нее с уходом еще одного близкого человека. Но отец Брэндон не умирал. Он просто в какой-то момент исчез с глаз Виндзоров. Но не из их памяти. По меньшей мере не из памяти Сибилл.
Она долго не решалась поехать на то место, где некогда стояла церковь падре. В этом месте Виндзор всегда было тепло, уютно и легко. Здесь она постигала азы божьего промысла и знакомилась с религией во всей ее чистоте и непорочности: отец Брэндон отвечал на вопросы любимой дочери семейства терпеливо и мудро, не из корыстного интереса, а из любви к девочке и к ее семье. Он всегда откликался на все ее вопросы, которые тревожили пытливый ум долгожданной дочери. И он же учил ее читать слово божье по детской библии, как только Сибилл того хотелось. Их семья не была религиозными фанатиками и истово верующими католиками. Религия в семействе Виндзоров занимала важную роль, но роль разумную. И если бы кто-то из детей изъявил нежелание следовать канонам католицизма - никто не стал бы их принуждать. Но во многом именно отцу Брэндону удалось преподнести веру в Бога настолько мягко и ненавязчиво, чтобы это не вызвало отторжение. Хотя у Сибилл и вызвало всего однажды, когда в бытность двенадцатилетней девочкой она подралась с хулиганами и здорово от них получила, а потом прибежала к падре и сокрушалась, что не хочет подставлять левую щеку, когда ее бьют в правую. И если Бог собирается научить ее этому - она не хочет быть с Богом. Никто не ругался на Сибилл в тот момент. Отец Брэндон предложил девочке лейкопластыри, перекись и зеленку, а потом позвал ее погулять в сад и предложил любимый девочкой какао. От гнева ее буквально трясло. И тогда он сказал ей, что Виндзор совсем не обязательно во всем подражать Господу. И если она считает правильным навалять хулиганам и не будет после этого предаваться греху гнева и уныния - она может это сделать. Время для смирения для нее еще обязательно придет. И совсем не обязательно давать распинать себя, подобно сыну божьему Иисусу Христу, чтобы быть правоверной католичкой и хорошим человеком. Особенно хорошим человеком, ведь порой принципы и правильные решения приходится отстаивать. Разумность и последовательность объяснений отца Брэндона всегда вселяли в Сибилл уверенность. И ее никогда не нужно было заставлять навещать приход, хотя и делали они с семьей это привычно во внеурочные часы, когда прочих прихожан в церкви не встретишь. И порой девушка ловила себя на мысли о том, что она скучает по отцу Брэндону ничуть не меньше, чем по всей своей семье. Вот только у семьи было оправдание - они никогда бы не покинули Сибилл, если бы у них был выбор. У отца Брэндона такого оправдания не было. Он просто исчез и порой Виндзор злилась на него так сильно, что это вполне тянуло на один из кругов Ада.
Что именно заставило Сибилл поехать на место давно сгоревшей церкви, она не знала. Давно собиралась это сделать и в сущности - должна была. Потому что отец Брэндон был частью их семьи и больше навестить его девушке было негде. Никто не спросил Виндзор о причинах, по которым они не едут домой. Слово ее было законом по меньшей мере до слова брата. А его звонки Сибилл перестала сбрасывать еще в обед, попросту отправив ему смс с просьбой не волноваться и обещанием быть дома чуть позже полуночи. После этого телефон Виндзор выключила и не намерена была его включать еще по меньшей мере пару часов.
На улице было уже совсем темно, когда машина подъехала к указанному месту. Девушка некоторое время еще сидела на заднем сидении в нерешительности, а затем кивнула головой и дверь перед нею открылась. Майский ветер вновь взвил в воздух темные кудри и когда Виндзор повернулась к месту, где когда-то стояла белокаменная церковь, а теперь должно было быть пепелище, она замерла в недоумении и нерешительности. Никакого пепелища здесь не было. И обгорелых стен разрушенной церкви - тоже.
На том же самом месте стояло скромное убранство маленькой церквушки: во многом недостроенной, не совсем готовой, но совершенно отличимой и абсолютно явной. У Сибилл больно закололо в груди. То ли это была жестокая насмешка, то ли воля судьбы. Ведь с момента ухода отца Брэндона, Виндзор более не искала утешения у святых отцов. Она обращалась к Богу в одиночестве темных комнат и на рассвете новых дней. Но она больше никогда и никому не доверяла своих тайн и грехов.
Предположить внезапного возвращения отца Брэндона Виндзор не могла. Но с замиранием сердца она преодолела триста метров от дороги и оказалась возле строения, заметив свет в окнах церквушки.
Наверное, ей не стоило стучаться.
Наверное, ей стоило уйти.
И все же Сибилл постучала, а затем толкнула дверь, с удивлением отмечая, что она не заперта.
В лицо ударил такой знакомый и явный аромат ладана и почти домашнего тепла. На глаза против воли накатили слезы. Девушка стояла у входа и не решалась войти, впуская за собой тоску, печаль и холод майской ночи, предчувствующей приближающийся шторм.
